Как-то раз я опаздывала на университетское мероприятие, и мама вызвала для меня такси. Точного адреса она не знала и назвала условно: «К психиатрической больнице». Оттуда два шага пройти до нужного корпуса, но мало кто из студентов акцентирует на этом внимание. Оно и понятно, «психушка» даже в Африке «психушка».
Водитель оказался обаятельным, но прямолинейным. Только за мной закрылась дверца, сразу спросил с улыбкой: «А вы надолго туда?» Может быть, хотел предложить обратную услугу и подождать. Может быть, от чистого сердца. Но, как это часто бывает, защитная реакция сработала быстрее. Я рассмеялась и коротко ответила:
— Да нет, в те края пока рановато, — и этот характерный жест у виска, его каждый знает.
Мужчина напрягся, замолчал. Я попыталась объяснить, что еду в институт, а машину вызывала мама, но слушать меня особо не стали. В тишине мы проехали полдороги, пока негодующий водитель наконец не выдал:
— Вы все-таки не правы. Сейчас ведь там не только шизофрению лечат. Психиатр — врач полезный. И с нервами помогает, и стресс снимает. Я туда часто отвожу, забираю, кто-то даже говорил, что у них есть санаторное отделение. Вот уж где отдых. Вы не подумайте, я не оскорбляю. Все мы люди, всем нам бывает плохо.

После этого разговора мне действительно стало плохо. От стыда, от бушующей совести. Я с самого детства помню школьную дразнилку для тех, кто выделялся и не вписывался, был «изгоем» или обычной жертвой травли. «Да тебе на конечку единички!» — повторяли задиры.
Не представляю, откуда уж младшеклассники могли знать про «Краевую психиатрическую больницу №1» на конечной остановке троллейбуса №1, но такой символизм кажется забавным только сейчас, а тогда получить клеймо «психа» боялся каждый. Эта же реакция включилась спустя десять лет: ударь раньше, чем ударят тебя. Или посмейся над тем, что не считаешь смешным, иначе тебя сочтут неправильным. Ненормальным. Душевнобольным.

Но ведь это совсем не так.

Мне шестнадцать. Школьный автобус везет нас в другую гимназию сдавать ГИА (сейчас этот экзамен называется ОГЭ). Мои подружки запасаются шпаргалками, запихивают их куда только можно: в лифчик, под юбку, под ремень, под резинки для волос. У меня ни одного листа с подсказами, и так всё знаю, вместо них спрятаны пластинка с успокоительным и ношпа. Я уже хорошо знаю, как проходит каждый мой экзамен. Я заранее держу руку на животе, готовясь к боли.

Мне семнадцать. Я работаю первую смену в лагере. Я вожатый, я отвечаю за три десятка ребятишек. Одни приехали из дома в обнимку с родителями, других привезли воспитатели интерната. Их невозможно не любить. Я провожу с ними, кажется, сутки напролет: не успеваю есть, спать, в душ хожу после 2-3 часов ночи. На второй неделе меня подлавливает паническая атака. Самая первая — самая запоминающаяся. На вечернем собрании все расплывается перед глазами, язык перестает работать, мысли не складываются. И хотя я сижу, тело теряется в пространстве. На следующий день меня отправляют на больничный. Из него я не возвращаюсь к вожатству по сей день.

Мне двадцать. Конец апреля, после долгих скитаний я оканчиваю первый курс. Я покупаю билеты на финальную часть “Мстителей" в день премьеры. Самые худшие места, дорогущие, но зато я увижу фильм одной из первых! Я удаляюсь на неделю из соцсетей, чтобы не поймать спойлеры, я вообще не захожу в Интернет до самого сеанса. И когда я наконец сижу в кресле, едва не плачу от счастья и на экране появляется первая сцена, с семьей Соколиного глаза, грудь сковывает цепями. Я не могу дышать. Я. Не. Могу. Дышать. Я выхожу из зала несколько раз, чтобы глотнуть воздуха, и молюсь об одном: лишь бы не инфаркт. Хотя с сердцем всё на тысячу процентов в порядке.

Следующие две недели я провожу лежа в постели. Я по-прежнему не могу дышать. А еще глотать, разговаривать и спать не на спине. Мне делают МРТ легких, ЭКГ, УЗИ сосудов, меня осматривают травматологи, пульмонологи, кардиологи, отоларингологи. И лишь затем — невролог. Он говорит: “И где же вы так сильно понервничали? У Вас сумасшедшая психосоматика". В тот момент я уже год как пью антидепрессанты и знаю, что нервничать умею, как никто другой. Когда становится легче, физрук не хочет ставить зачет, потому что “никто еще не умирал от невралгии".

А я гадаю, вошла бы я в Книгу рекордов Гиннеса, если бы стала первой? Жаль, что ему всё равно. Как и многим другим, кто считает, что небольшой стресс полезен для жизни.

Когда я училась в Москве, я еще ничего не знала о психических расстройствах. Я вообще мало о чём знала, просто приехала откуда-то с Юга в столицу, чтобы развернуться на полную. Буквально за полгода до этого мне встретился мальчишка с целым ворохом заболеваний от шизофрении и нарциссизма до аутоагрессии и суицидальных действий. Но я думала: “Он исключение, поэтому его ужасно жаль. Один на весь мир с такими проблемами".
А потом меня поселили в общежитие к: мальчикам с дереализацией и биполярным аффективным расстройством и синдромом дефицита внимания и гиперактивности, девочкам с расстройством пищевого поведения и депрессией. У остальных не было диагнозов, но еще один парень гладил стены утюгом, а другая милая девушка пряталась под столом и попала в психоневрологический диспансер через пару месяцев.

Когда я перепоступила в местный университет, то была уверена, что уж тут всё будет тише. Но, честно говоря, это не так, потому что проблемы с психикой не распределены по отдельным территориям. Всевидящее око не могло посыпать побольше расстройств на Европу и центральную Россию, а вот на Кавказ пожмотиться. У нас с подругами даже появилась шутка “Когда мы уже при встрече начнем обсуждать парней, а не всемирные проблемы?" Одна из них, конечно, — кто, когда, зачем и как сильно успел выгореть, задуматься об отчислении, перестать есть и спать, ну и контактировать с людьми.
А еще я обзавелась привычкой отвечать на чужие сториз и посты в “Инстаграм", как бы мне ни было грустно. Я радуюсь, если у кого-то праздник или просто хороший день, и шлю сердечко. А если человеку плохо и он расклеился, то пишу ему, что он не один. Спрашиваю, а не хочет ли он сходить к профессионалу?

Потому что болеть и лечиться не стыдно. Потому что нас, к сожалению, много, но, к счастью, мы есть друг у друга.

У меня непростые отношения с отцом. Не буду вдаваться в подробности, как развелись родители и насколько плохо получалось поддерживать связь. Не буду, хотя и это оставило некий отпечаток. Последние года три-четыре мы наконец попробовали быть семьей и не прятаться друг от друга. Это сложно, как минимум потому что мы два взрослых и твердолобых человека (я вся в него, кстати), которые не очень любят говорить по пустякам.
Отец работает вахтами. Обычно уезжает надолго и далеко. А возвращается домой в другой город, не туда, где живу я. Естественно, видеться не удается. Позапрошлым летом он нашел решение и позвал к себе в Сербию. Я никогда раньше не была заграницей. Мой загранпаспорт пылится без дела который год, и какое же счастье было фотографировать его страницы, чтобы купить билет.
А потом... я не смогла.

Основной причиной стала аэрофобия. Просто представьте, каждую ночь ты видишь разбивающиеся самолеты. Ты не можешь перестать об этом думать. Ты постоянно внутри воображаемой катастрофы, и это состояние становится навязчивым. Я пыталась перебороть себя, но лишь поняла, что дело не только в перелете. Я боялась любой дороги. Ехать в другой город в аэропорт. Перемещаться между городами в чужой стране.
Уже сейчас я осознаю, что мне было страшно покидать зону комфорта и безопасности. Мой городок — моя крепость. Больше трех лет я не могла покинуть его, не могла выехать дальше соседних деревень.
Маме я призналась за два дня до вылета. Затем позвонила отцу. Я не знала, как объяснить, что у меня буквально сердце замирает от мысли, что я возьму чемоданы и «отправлюсь в закат». И что я подставила его в последний момент. Подставила с дорогими билетами. С ожиданием встречи.

Он поддержал меня. Не сказал ни одного осуждающего или обесценивающего слова. Но я чувствовала, как ему было больно.

Моя мама — героиня. Она была и остается рядом на каждом шагу извилистой дороги расстройства. Она из раза в раз слышала, что я больше не могу терпеть жизнь, и это ранило ее, но мама не бросала меня. Наверное, только благодаря ей я и иду дальше.

Три года назад, в более теплую весну, мне было очень плохо. Я помню, как была на грани того, чтобы со всем покончить. Особенно пиковый момент, когда мы с мамой шли по парку, я была никакущей. А впереди нас, видимо, из садика шли другие мама с дочкой. И малышка в ходе философского разговора спросила о смерти, а потом добавила чересчур громко и по-детски недовольно: «Но я не хочу умирать!» Тут же произошли сразу три вещи: мама девочки засмеялась и в шутку что-то ответила; моя мама резко прижала меня к себе и повторял всё-будет-хорошо-всё-будет-хорошо как мантру; я осознала, что тоже умирать не хочу.

И я стояла посреди главной аллеи парка и рыдала в полный голос. Потому что была близка к этой бездне. Потому что мне просто посчастливилось иметь такую прекрасную, понимающую семью.